Учись, Call of Duty: какой бывает настоящая «серая» война

От банальных ошибок до не выдержавших нервов

В самом начале рекламной кампании Call of Duty: Modern Warfare авторы игры пообещали, что на этот раз покажут войну «серой» — в ней, мол, не будет «хороших» и «плохих», а у каждой из сторон найдутся свои мотивы и скелеты в шкафу. Судя по первым впечатлениям, это был лишь рекламный трюк – русских военных, например, в этот раз не просто назначили плохими парнями, но и порой в открытую называют террористами. Не обошлось и без скандала – пару дней назад стример Илья Мэддисон прервал свою трансляцию по игре и призывал запретить Modern Warfare в России.

В принципе, тема «плохих русских» настолько заезжена в играх и фильмах, что даже как-то банально удивляться и обижаться. Обидно другое – разработчики не отработали идею с «серой» войной. Специально для нас историк Евгений Норин рассказал, почему «серой» оказывается практически любая война, и чем этот сеттинг интересен.

«Не пуцай, мы цивилы!»



В играх обычно все просто. Есть мы, есть противник. Гражданские лица или вообще отсутствуют на сцене, или появляются, когда нужно специально подчеркнуть серьезность проблем. Беда в том, что в реальной жизни театр боевых действий чаще всего как раз набит «цивилами». Причем население не просто сидит в подвалах, а старается жить относительно нормальной жизнью. В местах, где боевые действия идут давно, а линия фронта устоялась, вроде Бейрута 80-х, сирийского Алеппо или некоторых более близких регионов, можно наблюдать вообще фантасмагорические вещи – например, продавщиц в супермаркете, судачащих о том, чем отличается звук минометного обстрела от гаубичного, прямо между выбиванием чеков на фисташки и сникерсы.
Между тем, толпа людей на линии фронта и рядом с ней создает массу проблем воюющим. Вопреки тому, что всегда будет рассказывать пропаганда противной стороны, большинство армий старается не зверствовать чрезмерно хотя бы потому, что распущенность солдат создает кучу проблем. Но это в рамках армии. Штабному полковнику или генералу приходится бояться политиков, журналистов, а с недавних пор — и простых блогеров, а вот перед рядовым, который будет выполнять его приказ, стоят совсем другие проблемы.



С точки зрения чисто процесса боевых действий, рыцарский подход к войне имеет множество подводных камней. Грустная реальность: сторона, действующая так, будто никаких гражданских вообще не существует, получает значительное тактическое преимущество. И наоборот. В первые дни штурма Грозного некоторые бойцы, еще не поняв, где оказались, во время прочесывания домов пытались звонить в квартиры. Кончалось все это трагически – слишком деликатный боец получал очередь в живот прямо через дверь. Альтернативой было закатывать гранату в комнату, где услышали малейший шорох – но так регулярно погибали гражданские.

Вдобавок, современная война – это место, где разница между солдатами и мирными жителями читается с большим трудом. Угроза может исходить от кого угодно. В Афганистане, например, жуткий случай произошел после разгрома небольшого советского отряда в урочище Маравары – женщины и подростки ходили по полю боя с мотыгами и добивали раненых. Ну и все, конечно, слышали про смертников, которые в большинстве случаев стараются выглядеть предельно непохоже на самоубийц.

На таком фоне солдатам крайне легко решить, что в зоне боевых действий все одним миром мазаны, а жизнь чужих «цивилов» гроша не стоит. Тем более, такой образ мысли полезен для выживания. Полковник Перкинс, едущий в голове войсковой колонны верхом на броне и лично следящий, чтобы солдаты не расстреляли гражданский транспорт, приняв за смертников, или лейтенант Туркин, накрывающий собой детей перед взрывом брошенной террористом гранаты – это все же исключения. Правило описал сержант российской армии в 1995 году: «У меня есть 18 бойцов во взводе. За их жизни я отвечаю. За жизни всех остальных, населяющих эту землю, я не могу отвечать. Если с крыши дома работает снайпер, значит, надо выкатить танк и бить по первому этажу этого дома, пока он не рухнет вместе со снайпером».



Отдельные проблемы у войск специального назначения. Моральные нормы однозначно требуют пощадить пастушка, встретившегося на лесной тропе. Однако в Афганистане (а до того – во Вьетнаме) разведчик, решивший действовать джентльменски, рисковал тем, что такой пастушок вернется, ведя за собой отряд противника. Беда в том, что перезагрузиться, если что-то пойдет не так, в реальной жизни нельзя, а побежит ли захваченный гражданский рассказывать о случившемся, заранее не узнаешь. Малоизвестный факт: террорист Салман Радуев чуть не был убит еще в 1996 году. Однако тогда по чистой случайности на позиции засады, ожидавшей боевиков, вышел совершенно неуместный гражданский. Мужчину скрутили, но на суету с ним понадобились драгоценные секунды — и когда к засаде приехал «Уазик» с боевиками, драгоценный момент был упущен, пули в машину полетели не сразу, и внедорожник успел раствориться в ночи, увозя очень тяжело раненного, но живого террориста. А дальше у нас получается задачка, на которую нереально дать верный ответ: что ценнее — жизнь конкретного гражданского, который сейчас стоит перед тобой, или потенциальный провал операции, который в будущем может привести (а может и нет) к гибели сотен людей.



Подобных задачек на войне хватает: предсказать последствия того или иного решения малореально, особенно когда оно принимается под жестоким психологическим прессингом. Так, готовность палить во все, что шевелится и дышит, может, например, доставить новых рекрутов в стан противника. Скажем, в начале 90-х годов в Приднестровье гибель нескольких человек в перестрелке в городке Дубоссары, когда у полицейских сдали нервы перед лицом недружественной демонстрации, привела к тому, что в отряды повстанцев начали массово вступать до того вполне аполитичные люди. «Наших бьют» — это универсальный и очень сильный лозунг. Даже если отбросить моральные соображения. А их все-таки отбрасывать не следует.

Сложностей добавляет и то, что войну редко ведут только профессионалы, которых к этому готовили долгие годы: даже в регулярные армии до сих пор призывают юнцов с неустойчивой к стрессу психикой, а что уж говорить про неформальные формирования, где оказываются самые разные люди — от настоящих героев до бывших уголовников. «Гуманность сохраняется только до того момента, пока не происходит нечто ужасное. После того, как вы увидите, что сделали с вашим другом, гуманность исчезает, и вы хотите только одного — сделать что-нибудь похуже. Я еще мог себя сдерживать. Мне было за тридцать, я был образован, но вокруг меня были в основном двадцатилетние деревенские мальчишки», — вспоминал ветеран войны в Карабахе.

Сложностей добавляет и то, что войну редко ведут только профессионалы, которых к этому готовили долгие годы



Без целенаправленных усилий по поддержанию дисциплины солдаты сплошь и рядом разлагаются морально. Причем до такой степени, что начинают, например, стрелять из гранатомета по рейсовому автобусу, едущему вдоль линии фронта, просто ради того, чтобы потренировать гранатометчика, а то и вообще со скуки. Тем более, что, как философствовал один из солдат, «там нет мирного населения, есть только пособники врага». Это легкое отношение к боли и смерти относится и к пленным. «Пленных, как правило, пытают при допросах. Если вы попали в плен не к образцово-показательному военному подразделению — скорее всего, вас будут пытать и просто так, из чувства мести», — замечал боец с противоположной стороны фронта.

Не верь глазам своим



Все эти истории легко выходят военным боком. Тем более это верно в наше время, когда повсюду можно наткнуться на журналиста, а фотоаппарат и видеокамера в телефоне есть буквально у каждого. Один-единственный кадр может повлиять на отношение к событиям множества людей. Однако публика может еще и здорово ошибаться насчет того, что она видит. Скажем, 1 февраля 1968 года в Сайгоне была сделана одна из самых известных фотографий ХХ века – южновьетнамский генерал Нгуен Нгок Лоан из револьвера простреливает голову пленному вьетконговскому офицеру Нгуену Ван Лему. Чего публика не знала, так это того, что Лем был захвачен буквально над грудой обгоревших трупов, включая детей и женщин. Именно поэтому генерал, даже не допрашивая, вышиб пленному мозги. Фотограф Эдди Адамс, заснявший эту сцену, отправил шокирующий снимок в редакцию…



И всю жизнь сожалел об этом. Лоан стал в глазах общественности одним из главных антигероев войны во Вьетнаме, и прожил остаток жизни, всеми презираемый, в США, куда он бежал после разгрома Южного Вьетнама. Публичные выступления с объяснениями происходящего на снимке не помогали. Адамс получил за эту фотографию Пулитцеровскую премию и вечный груз вины. «Лоан убил вьетконговца, а я убил Лоана из своего фотоаппарата», — подводил итог фотограф.

Один-единственный кадр может повлиять на то, как множество людей воспримет событие



Другая подобная история связана с войной в Боснии. Фотография изможденного мужчины, протягивающего руку из-за колючей проволоки в построенном сербами лагере, показала миру страшное лицо сербской военщины… Лагерь был, и колючая проволока была. Только колючка ограждала небольшую площадку для техники, мужчина находился снаружи, и вдобавок, в лагерь приходили по своей воле, спасаясь и от ужасов войны, и от мобилизации в армию боснийских мусульман. Позднее с объяснениями по этому поводу выступал даже представитель комиссии ОБСЕ, но снимок обошел мир, и провернуть фарш назад было уже невозможно. Иногда подобные истории создаются случайно, как получилось с вьетнамским фото, иногда журналисты идут на фальсификации, надеясь на сенсации. А в некоторых случаях фальсификации приобретали просто-таки невероятный размах. Скажем, Клаас Релоциус из «Шпигеля» годами публиковал репортажи и интервью, в том числе из горячих точек. К моменту, когда его удалось схватить за руку, оказалось, что Релоциус успел получить несколько профессиональных наград за материалы, для которых он просто выдумывал целые диалоги и собеседников.



Это экстремальный пример, но и добросовестный журналист сплошь и рядом оказывается необъективен. Корреспондент, оказавшийся на одной из сторон конфликта, всегда вынужден до некоторой степени разделять положение тех, с кем он буквально ест и спит рядом. Противная сторона точно так же пытается его убить – чужие солдаты видят просто мутного типа с мощной оптикой (вдруг это дальномер?), страдания «чужих» остаются обычно где-то за кадром, а «своих» — отлично видны. Артуро Перес-Реверте, испанский писатель, работал журналистом в Югославии 90-х годов. Когда он говорит о сербах, то даже не пытается казаться беспристрастным, но из потока проклятий очень легко увидеть причины такой антипатии: он близко видел страдания именно боснийцев и хорватов, умиравших у него на глазах. Окажись он на противоположной стороне, на его глазах точно так же умирали бы сербы. Увы, мы все глядим на мир через очень узкую амбразуру.

Нам партизаны, вам террористы



Особенно это становится заметно, когда речь заходит о том, кто тут хуже и страшнее. Увы, универсального рецепта определить плохих и хороших парней не придумали, а небесный суд свою волю не проявляет. Пресловутое мировое сообщество не может четко определиться, по каким принципам следует жить. Скажем, международные нормы содержат два, по сути, взаимоисключающих принципа – о праве наций на самоопределение и о нерушимости границ. В конечном счете, истории революций, переворотов, сепаратизма и тому подобных явлений очень похожи по всему миру. Но политические интересы – другое дело. Косово и Краина требовали независимости на похожих основаниях, но в итоге Косово – независимое государство, а Краина разгромлена хорватскими войсками. Некоторых солдат удачи, путешествующих с войны на войну, это приводит к своеобразным коллизиям, когда повоевав за правительство против повстанцев, они заканчивают карьеру на другой войне в рядах повстанцев, воюющих против правительства.



Что еще хуже, такой же релятивизм касается допустимых на войне вещей. Словесные оскорбления и пощечины нашим пленным – преступление, но когда чужому пленному отрезают пальцы, это просто способ добычи информации. Взрыв в чужом городе – остроумная диверсия, в своем – страшный теракт. «Ксенонационализм», когда подобные события трактуются шиворот-навыворот, впрочем, ничуть не лучше. В целом же, увы или ура, себе всегда прощают больше. Иногда это принимает просто вопиющие формы. К примеру, в сентябре 2009 года офицеры немецкого контингента в Афганистане, в районе Кундуза, по ошибке распорядились о бомбежке застрявших на дороге бензовозов, вокруг которых собралась толпа афганце, привлеченных халявным топливом. Толпу приняли за талибов, и недолго думая, вызвали на их головы пару бомбардировщиков. Итог – 102 трупа местных крестьян. Полковник Кляйн, приказавший нанести роковой удар, не имел никаких проблем по служебной линии. Родственникам погибших выплатили по 5000 евро, «не признавая ответственности». Подобные скелеты в шкафу есть у любой интенсивно воюющей армии, но в чужом исполнении это, разумеется, преступление, в своем же – трагическое стечение обстоятельств. А то и «так им и надо». Гад, но свой – такая мораль исключительно живуча.

Из нашей сегодняшней статьи может показаться, что люди просто мерзавцы, не изменившиеся со времен войн обезьян за территорию. И все же…

Распад Югославии. Автобус, набитый беженцами-мусульманами, останавливают сербские боевики. Водитель категорически отказывается отдать пассажиров и обещает задавить любого, кто встанет у него на пути. Солдаты успокаиваются и отпускают всех. Пассажирка этого автобуса, мусульманка, резюмирует: «Я ничего не знаю про этого водителя — кроме того, что он был сербом».


Южная Осетия, начало 90-х. В республике идут свирепые бои между местным ополчением и отрядами грузинских националистов. Машину «скорой» с водителем-осетином останавливают боевики, которые начинают бить медиков и раненых. Дерущихся отбивают грузинские милиционеры, а за руль машины садится подполковник грузинской милиции, чтобы гарантировать безопасность медиков. Автомобиль прибывает по назначению.


Война в Приднестровье, город Бендеры. Бои идут жарким летом, в городе много зелени и деревянной застройки в частном секторе, элеватор набит сухими семенами подсолнечника, на станции – составы с лесом и горючим. Пожарная охрана функционирует без перебоев, хотя с вызовов многие машины приезжают буквально изрешеченными. Более того, понимая, насколько опасна ситуация, в город приезжают пожарные с той стороны фронта, из Кишинева. Несмотря на непрерывную пальбу вокруг, пожарные с обеих сторон работают до конца, и в итоге несмотря на множество мелких пожаров городок удается кое-как отстоять от огня, пока миротворцы не заканчивают войну.




Люди на удивление по-разному ведут себя, оказавшись в экстремальных условиях. Война подсвечивает не только самое плохое, что есть в людях, но и альтруизм, мужество, способность подняться над ненавистью. Пройти по лезвию и не скатиться ни в чернуху, ни в обычную сказочку про наших храбрых героев и их подлых мерзавцев крайне трудно. Но чтобы продемонстрировать это, лучше не устраивать очередную настоящую «серую» войну – а сделать действительно честную игру про это.


Читайте также:



Обсудить